– Я за кордон хочу, – побормотала Вита. – Мне здесь спокою все одно не будэ. Как думаете, Катерина Еорьевна, та можно мне за кордон выбратися?
– Отчего же нельзя? Если с умом, то получится, – Катя легла поудобнее. – Ты определенно решила?
– Так шо мне думати? Я ж все помню. Все гайдамаков ждать буду, – девочка погладила потертую рукоять «нагана». – Всех мне не перестукать, так?
– Там, «за бугром», собственные гайдамаки имеются, – пробормотала Катя. – Не надейся, что на всю жизнь от гадов отделаешься. На каждого из нас свои «гайдамаки» найдутся. Даже если к антисемитизму отношения не имеющие, один хер – гайдамаки.
– А то я не розумею, – Вита вздохнула. – Так все одно, за кордоном легче все сначала начати. И шукати нас меньше будут. Так?
– Это правильно, – согласилась Катя. – Я бы советовала поблизости не останавливаться, подальше сваливать. За океан. Это если в будущее наперед смотреть.
Прот покосился на командиршу, потом спросил у Виты:
– А мне с тобой можно? Мне чем дальше отсюда, тем спокойнее будет. Я сильно в тягость не буду.
– Яка тягость? – возмутилась Витка. – Не выдумывай! Вечно сомневаетеся. Побегли разом. Не так страшнюче буде. Герман Легович, давайте з нами. Вы языки знаете, офицер образованный. Сообща пробьемися. А, Герман Легович?
Прапорщик смущенно заерзал:
– Ну, я не знаю…
– Що тут знать?! – удивилась Витка. – Вас здесь шукати ще долго могут. Зачем голову подставляти? Пашенька, ты б с нами тэж? Ты не думай, мы тебя ой как зовем. Правда, Протка? Только ты ведь не поедешь, так?
– Да я бы с вами хоть куда, – Пашка вздохнул. – Но меня маманя ждет. Как же я уйду? Да и охота лично глянуть, как революция на ноги встанет. Ты, Герман, шо не говори, а коммунизм крепкий мир построит. Я очень верю.
Парни угрюмо молчали. Витка посматривала на прапорщика, тоже молчала, лишь красивая бровь вздрагивала от сдерживаемого нетерпения.
«Между прочим, умная она девчонка, – с одобрением подумала Катя. – Прямолинейно не прет. Мне бы так приноровиться».
Катя перехватила взгляд Прота. Мальчик смотрел на предводительницу грустно. Маленький полусумасшедший старичок. Катя ободряюще подмигнула – не горюй, Нострадамус, прорвемся. Прот с трудом, но улыбнулся в ответ.
– Герман, шо молчишь? – сердито сказал Пашка. – Мало мы с тобой дискутировали? Ты ж упорный, не дай бог. Война у тебя в печенках сидит или как? Сам говорил. Уезжайте, чего там. Здесь тебя к ногтю прижмут, как пить дать. Ты человек храбрый, но тут уж прямая глупость будет, ежели под ногами у власти вздумаешь путаться. Ладно бы у тебя крепкая идея была. А то и белые, и наши на тебя зуб имеют. Що впустую пропадать? Попадешь в ЧК, там разные человеки сидят. Могут в заварухе и не разобраться. Езжайте. Ты ребятам устроиться поможешь. Пока они еще языки-то выучат.
– Они выучат, – ядовито пробормотал Герман. – Вита дом построит, возможно, кафе или закусочную откроет. Потом налетит вихрь мировой революции и прахом все пустит? Так, Паш, да?
– То еще не скоро будет, – без смущения сказал Пашка. – Для того, шоб через океан революцию перебрасывать, еще красный флот построить нужно. К тому часу и тамошний пролетариат поймет, что к чему. Разберутся самостоятельно. Но, думаю, там все ж помягче будет. Покультурнее. Мы первые, нам труднее. Езжайте. Вы же не из какой-то трусости буржуазной тикаете. Так получилось. Здесь-то жизни тебе не будет.
– Паша прав, – тихо сказала Катя. – Война, потом еще чистки будут. Новое общество себя заново выстраивать начнет, четко на своих и чужих делить. Не впишетесь вы, Герман Олегович.
– А кто я такой там буду? Мне не пятнадцать лет. Я англичанином или немцем никогда не стану.
Катя фыркнула:
– Немцем даже не пытайтесь. Беспокойно выйдет. Глупости глаголить изволите, ваше благородие. Русским вы останетесь. Я годами слова по-русски не слыхала, да все равно русской дурой оставалась. Тут уж ничего не поделаешь. А если вы за Россию беспокоитесь, так родине и со стороны помочь можно. Представятся возможности, не сомневайтесь.
– Убедительно говорите, – прапорщик глянул исподлобья. – Ладно, попробуем эмигрировать. Каким путем предлагается драпать?
– На юг вам нужно подаваться, – сказал Пашка. – Фронты сейчас трудно проскочить. Да и потом как? Из Москвы и Питера нынче до Франций с Англиями путь неблизкий. А на юге Антанта пригрелась, она с буржуями в дружбе. Порты нараспашку. Уж только не знаю, сойдете вы за буржуев или как. Герман у нас и то… обтрепанный. Может, через Одессу попробовать? Там вроде наши удержались, но, видать, ненадолго. Отойдут, белая гвардия город займет. Временно, конечно. Но в этот момент вполне можете проскочить. Беляки на радостях союзничков погостить пригласят. Пароходы пойдут. Помозгуйте насчет Одессы.
– Вы подождите пароходы выбирать, – сказала Катя. – Прямо завтра вы что делать собираетесь? На вокзал за билетами идти? А ориентировка на Прота? Да и Герману Олеговичу высовываться не рекомендуется.
– А если на брице своим ходом? – жалобно сказала Вита. – Мне на поезд тоже не хочется.
– Если своим ходом да партизанскими тропами, тут или на серьезный бой нарветесь, или до зимы кочевать будете, – пробормотала Катя. – Через всю Украину да по незнакомым местам? Утопия.
– Вы, Катерина Еорьевна, прямо скажите, шо нам делать, – потребовала Вита. – Що вы с нами как с несмышлеными диточками?
– Логичнее вам к городку относительно спокойному выбраться. Например, к Полтаве. Там без спешки притереться, наладить контакт с аборигенами. Легенду о сиротстве выдумаете, отшлифуете. Вите недурно бы временно поменять национальность. Например, можно гречанкой заделаться. К поэтичной Элладе, насколько я понимаю, у революции и контрреволюции особых претензий пока нет? Да и псевдоказачество на античность всерьез разобидеться еще не успело в связи с недостатком образования. Вот и цель нарисовалась: Греция, славная сторона, где все есть. Герман Олегович поднапряжется, припомнит курс гимназического греческого. Вита разучит пару мелодичных фраз. Некоторая ископаемость произношения – это даже хорошо. Придаст речи оттенок классичности. Главное, без спешки, осторожненько. Особенно с золотишком.