Товарищ «Маузер». Братья по оружию из будущего - Страница 54

Герман на миг зажмурился, осторожно погладил по шее сивую кобылку. Лошадь сонно, но дружелюбно мотнула головой. Лошади присутствие бывшего прапорщика принимали благосклонно. Не хуже, чем Пашку, со всем его кузнечно-пролетарским опытом и смехотворной заносчивостью потомственного «человека труда». Вообще последняя дискуссия на товарища Павла произвела некоторое впечатление. Разговаривать начал нормально, даже «вашбродь» прибавлять забывает. Разве что потрогает фингал под глазом, похмыкает. Пашка, при всей своей малообразованности, парень отходчивый. Даже забавно, у самого Германа синяк вокруг глаза уже пожелтел и почти рассосался, а у Пашки свеженький, лиловый. Ну прямо классово близкие субъекты. Сближение политических платформ, так сказать. Опять Она. Сблизила. Ведьма проклятая.

Да, дикий табор. Вся Россия ныне немытая, на плохоньких лошадях, в обносках, во вшах и тифу. Движется бесцельно, калеча своих и чужих, перемалывая миллионы душ жерновами революции и одичания. Топит, сжигает, стреляет в затылки и раскрытые рты, насилует и измывается. Может, и действительно захлестнет испуганную Европу, хлынет неудержимо к Ла-Маншу и Гибралтару? Оставит на Елисейских Полях и площадях Мадрида кучи навоза, обрывки бинтов и россыпи пустых гильз. Качнется мир на Запад, начнут путь бесконечные орды новых варваров. Ведь уже начали? И будет на козлах миллионной по счету брички горбиться бывший г-н Земляков-Голутвин, в шинели без хлястика, с обшарпанным карабином поперек колен. И будет свежий ветер Атлантики болезненным ознобом пробираться в прорехи шинели.

Герман зябко передернул плечами. Под утро стало прохладно, сквознячок, пусть и не атлантический, лез под потертую шинельку, ковырялся призрачным пальчиком в двух дырах на левом боку. Нужно было быть попроще, без апломба, солдатскую шинель брать. Позарился на летнюю офицерскую, как же, – все былые чины и звания не забываются. Лучше бы дыры заштопал да нитки от сорванных погон срезал. Чересчур простуженные и ободранные варвары священного ужаса Европе не внушат.

Шинель с теплого трупа Герман содрал третьего дня. Не погнушался, может, от шока, а может, уже осознал – дороги назад не будет. На разъезд наткнулись в сумерках…

… – Отвыкла я от седла, спина болит, – пробормотал Катя, привязывая повод к задку и запрыгивая на бричку. Прот подвинулся, и предводительница с облегчением вытянула длинные ноги в когда-то красных, а ныне буро-серых сапогах. Гнедой, фыркая с таким же облегчением, потрусил следом за бричкой. Двигались целый день, в основном по узким лесным дорогам. Лишь в полдень пришлось отсиживаться в зарослях у реки, пережидая, пока по шляху проползут медлительные возы. Секретов из плана компании Екатерина Георгиевна не делала: уйти подальше от Бабайских хуторов, села обходить, на глаза никому не попадаться. Цель – к завтрашнему вечеру выйти к Мерефе. Там командирша собиралась прогуляться в больницу, проведать одного знакомого. «Апельсинов занести, про жизнь поболтать». Про апельсины ни Герман, ни Пашка не поняли, но общий замысел командирши уяснили.

– Екатерина Георгиевна, может, этот писклявый уже и не там, – сказал Пашка. – Может, он на хуторах отлеживается. Он же бандит, ему в больницу не с руки. В Мерефе, должно быть, сейчас белые. Они, ясное дело, все одно гады, но друг друга не шибко любят. Не, не сунется он в больницу.

– По-моему, наш Писклявый и с теми и с другими договорится, – сказала Катя. – Кстати, ты, Павлуша, базар фильтруй, господин прапорщик на «гадов» может оскорбиться и про «советы» какую-нибудь гнусность ляпнуть. Заведетесь. А бить мне вас сейчас лень, спина у меня ноет. И остальные части тела тоже побаливают.

Герман покосился на предводительницу с иронией. Ноет у нее, как же. Совершенно непробиваемая особа. Амазонка. Наверняка из тех, кто революцию с полуслова поддержал. Лавры Софьи Перовской этим современным барышням покоя не давали. Наслаждайтесь теперь, господа народники.

– Что молчите, господин прапор? – поинтересовалась Катя. – Вы горизонт обозревайте повнимательнее, но ведь и собственную точку зрения высказать вам никто не препятствует. Если она, точка зрения, не идет в разрез с генеральной линией нашей партийно-цирковой труппы.

– Не идет, – сухо сказал Герман. – Против Мерефы я ни малейших возражений не имею. Но там, уж боюсь вас расстроить, наши пути разойдутся. Мы с Протом отправимся поездом на Лозовую. Ну, а ваша дорога, полагаю, лежит в иные края. Я дал слово доставить ребенка на место и попытаюсь выполнить свое обещание.

– Да мы не слишком разлуке огорчимся, – заверила Катя. – Долг, он превыше всего. Валяйте, прапорщик. Не знаю, правда, как Прот ныне к путешествию в Лозовую отнесется. У мальчика вроде бы свои планы имелись.

– Что значит «свои планы»? – еще суше сказал Герман. – Сейчас не время для детских капризов.

– Вы, Герман Олегович, не сердитесь, – тихо сказал Прот. – Я понимаю, что вы обязаны меня доставить по назначению. Я же не возражаю. Только мне кажется, до Лозовой мы с вами не доберемся.

– Это отчего же? – Герман постарался, чтобы голос звучал как можно увереннее. – До Лозовой не так уж далеко. Обратимся к начальнику станции. Предписание у меня сохранилось.

– Да вы вперед не забегайте, – сказал Пашка, подбадривая утомившихся лошадей. – Мы за день разве что на пару верст к Мерефе приблизились. Все овраги да буераки. Что днем, что ночью, никакого ходу нету. Разъездов-то – будто фронт рядом. Может, мы чего не знаем, а, Екатерина Георгиевна?