– Вот она же небось и натуральную штангу дернуть может, – прошептал Пашка. – В «Льюисе» ведь больше пуда веса. До чего спортивная барышня, а по виду и не скажешь. И ведь до чего шикарна, когда не скалится, а?
Германа передернуло.
– Чего вздрагиваешь? Она нас с тобой и без пулемета, того – в бараний рог. В поезде-то, видел? – Пашка многозначительно прищелкнул языком.
– Не все я видел, – пробормотал Герман, – но, похоже, она с «маузером» в ручонке из колыбели вывалилась.
– Во-во, а сидела такая милая, барышня барышней, – в голосе Пашки промелькнула странная печаль.
Герман посмотрел на него со слабым интересом. Пашка подхватил прутья с салом и поспешно сказал:
– Пойдем, жрать уж охота, мочи нет.
Сало шипело и пахло головокружительно. Глотая слюну, Герман с горечью думал, что человек живет скотскими инстинктами – еда, тепло, плотские удовольствия. Честь, совесть, долг – исключительно надуманные, пустые звуки.
Пашка разложил остатки хлеба, разрезал подувянувшие огурцы, развязал тряпочку с солью.
– Колбаску на утро оставим. Ну что они там? Все секреты, тайны… Ночь уже, а мы не жравши.
Катя подошла. Судя по тому, как смачно сплюнула, беседой осталась недовольна. Прот, как обычно, выглядел спокойным.
– Ну, чего нам здесь боги послали? – пробурчала командирша, бросая на траву папаху и по-турецки на нее усаживаясь.
Сало уничтожили в одно мгновение. Было не до разговоров, энергично жевали и от комаров отмахивались.
Герман с наслаждением смаковал кусочек ситного. Катя посмотрела в упор:
– Прапорщик, что дальше делать думаешь? Если решил приговор в исполнение приводить, так самое время. Сала все равно больше «нэма».
– Уйду я завтра, Екатерина Георгиевна. Зря вы стреляли. Это не бандиты были. Да, время военное, но офицерских законов чести никто не отменял. Вас бы не тронули.
Катя поковырялась в кармане галифе, вытащила сложенную бумажку, молча протянула.
Герман, склонившись, к огню читал.
«30 июня. Чрезвычайно секретно… поезд Харьков – Екатеринослав подвергся бандитскому нападению… Павлович Прот Владимирович, 12 лет… приметы: левый глаз… Прапорщик Земляков-Голутвин Герман Олегович, приметы… всем частям и подразделениям по линии Основа – Жихарь – Южный принять срочные меры к розыску… оказывать содействие… лица обладают сведениями особой секретности… Принять меры к скорейшему… ввиду неразглашения среди местного населения… пресекать на месте без промедления… генерал Май-Маевский».
– Здесь написано «принять меры к неразглашению», – пробормотал Герман, – это совершенно не значит, что…
– Да, офицерско-дворянская честь, дух и буква закона, и все такое, – кивнула Катя. – Действительно, что это мне в голову взбрело? «Принять меры», угу. Может, твой поручик просто собирался глаза нам выколоть и языки отрезать? Или аккуратно связать и в муравейник посадить?
– Обрубать языки и иные члены – это больше вам свойственно, – деревянно сказал Герман.
– На монополию не претендую, – равнодушно сказала Катя. – Не мы с вашим поручиком подобные фокусы выдумали. В военное время личности, формально не принадлежащие ни к одной из противостоящих сторон и застигнутые с оружием в руках, приравниваются… К стенке те личности приравниваются-прислоняются. Обманываться на сей счет не советую. Полагаю, теперь персональную бумажку и на тебя сочинят, – девушка покосилась на вытянувшего шею Пашку: – Дай и нашему ездовому почитать. Теперь мы в одной общей заднице.
Пашка, смешно шевеля губами, разбирал в потемках строчки приказа. Катя лежала, покусывая травинку, смотрела в звездное небо:
– Вы до утра подумайте. Сейчас что врозь, что вместе, выскользнуть будет проблематично. Я завтра в Мерефу смотаюсь. Больничку навещу. Одной у меня пошустрее получится.
– Здесь по прямой не меньше пятнадцати верст будет, – пробормотал Герман.
– Прогуляюсь. Вы лучше смирно посидите. Сейчас костер затушить и спать. Я – охраняю. Да, умыться не забудьте, – она легко встала и, чуть-чуть прихрамывая, отправилась в лес.
– Что ж она, сама «на часы» встанет? – Пашка задумчиво сложил бумагу. – А завтра пойдет не спавши? Уж лучше я покараулю.
– Мне, значит, доверия больше нет? – Герман злобно дернул повязку на лбу.
– Знаете, охранять и я могу, – сказал Прот. – Я все равно днем бездельничаю.
– Извини, тебя карабином запросто придавить может. А потом лежачего комары всмерть заклюют, – сказал бессердечный Пашка. – Ты, Прот, лучше честно признайся – что на тебя беляки взъелись? И бандиты тож. Ты кто такой?
– Действительно. Если верить этому приказу, тебя добрая треть Добрармии ловит, – Герман помахал бумагой. – Я одного не понимаю, – меня тебе в сопровождающие определили, потом спохватились и вслед кинулись? Где логика? В штабе совсем здравый смысл утеряли? Прот, ты уж будь любезен, объяснись.
– Да я бы с превеликим удовольствием, – мальчик стукнул себя в узкую грудь и торжественно перекрестился. – Вот истинный крест, ведать не ведаю. Я ведь даже в вашем штабе, Герман Олегович, не бывал. Сестра Таисия ходила просить с посланием от матушки-настоятельницы. Екатерина Георгиевна мне тоже не верит, только я-то как могу оправдаться? Сказки вам рассказывать? Вот честное благородное слово, видит бог, не знаю, зачем меня ловят.
Парни переглянулись. Не верить щуплому мальчишке было трудно. Хотя если вдуматься…
– Эх, давайте костер тушить, – Пашка поднялся. – Да и умыться не забудьте. Или Катерина Георгиевна умоет…