Товарищ «Маузер». Братья по оружию из будущего - Страница 95

Иное дело любое краткое и, в общем-то, дружелюбное обращение непосредственно самой предводительницы. Герман мгновенно впадал в позорное остолбенение, из которого вырваться можно было, лишь сказав какую-нибудь колкость. Впрочем, на колкости надменная амазонка не обращала ни малейшего внимания, и это опять же безумно злило прапорщика.

В общем, одиноким себя, впервые за многие годы, Герман не чувствовал.

… – Та иди теж, – настойчиво повторила Вита. – Только и рыбу забирайте зараз.

– Тебе нужно в одиночестве побыть? – догадался Герман.

– Мне?! – Вита посмотрела с изумлением и обидой. – Мне, пан офицер знае, теперь до віку в одиночестве быти.

– Извини, – Герман на мгновение зажмурился, – я, кажется, глупость сморозил.

Вита дернула угловатым плечиком и деловито, хотя и неумело, принялась проверять барабан «нагана».

Герман посмотрел на аккуратно уложенного на лист карасика, на чешую, прилипшую к широкой юбке, и сказал:

– Ты, Вита, извини, но не могла бы ты ответить на два вопроса? Ты почему меня по имени-отчеству зовешь? Я тебе не командир, не начальник. И не такой я уж старый.

– Ой, не старый он! Вы же человек образованный, столичный, в чинах. А я що таке? Неужто мне вас Гершкой, как плотникова сына, кликати?

– Нет, Гершкой не надо, – Герман старался не улыбаться. – Можно просто Германом. Послушай, ты зачем меня отсюда спровадить хочешь?

– Не отсюда. До костра вам нужно ити, – Вита смотрела ему куда-то в район уха, и Герман с изумлением понял, что ее смуглые щеки розовеют.

… – Идите, – пробормотала Вита, по-прежнему глядя сквозь долговязого прапорщика. – Сядите. Молчите. Дивитесь на нее. Вы же так дивитесь, що нам стыдно. Та ни боже ж мой, я ни в укор вам. Зависть берет. Мы с Проткой пачканные, калеченные, на нас так в житти никто не гляне. Ой, завидую я, хочь пулю в лоб пускай.

– Вита, – оторопевший прапорщик снял и зачем-то протер очки, – ты что такое несешь? Какие же вы калеченные? Ну, Прота монастырская жизнь слегка подкосила. Но ты-то…

– Я-то? Протку поповская мудрость спортила. А меня то, що ноги дюже сильно разодрали. Та выкинь ты свои окуляры! Потребни они тебе, як корове седло. Що молчишь? С порчеными девками не пристало размовлять?

– Вита, я бы очень хотел, чтобы мы тогда раньше пришли. Чтобы не опоздали. Я бы этих гадов одним прикладом бы забил.

– Та сильно вы припозднились, – глухо сказала девочка. – На сутки почитай. И бомбу вы, пан прапорщик, дурно шпурнули. Трохи точней, та была бы я со своей семьей.

– Дура ты! Извини, но Катька прямо так бы тебе и сказала. И по лбу бы дала.

– Она и сказала. Только с загином. И дала не по лбу, а по заду. А вы, Герман Легович, мне ничего больше не додасте?

– Добавлю. И думать так никогда не смей. Молодая девчонка, хорошенькая, а глупость такую несешь. Не идет тебе, Вита. «Наган» дай сюда…

Тонкое запястье в разводах от илистой речной воды прапорщик перехватил, но револьвер отнять не удалось. Герман взвыл сквозь зубы, отдернул руку – зубы у Витки были по-прежнему острыми.

Девушка отскочила:

– Вечерю без вас сварим. Дурненный вы, Герман Легович. «Наган» я ни в жизнь никому не отдам. Еще и образованный, – Вита подхватила рыбешку и скрылась за кустами, только юбка хлестнула по ни в чем не повинному остролисту.

Герман подул на следы ровненьких зубов на ладони, раздраженно поправил ремень винтовки. Права госпожа амазонка – на посту отвлекаться нельзя.

* * *

После Змиёва пробирались древними дремучими борами. Германа порядком изумляли вековые сосны необхватной толщины. Прот и Вита смотрели подавленно, даже юный неукротимый большевик честно признал, что ему «що-то не по себе – в такой чащобе не то что леший, целый выводок змей-горинычей уживется». Пашке простительно, он человек приморский, скорее степной, и вообще городской. А вот пани Катя…

Герман старался не психовать. Форс держит барышня. Как законная командирша, вездесущая шпионка и человек бывалый. Не может женщина цивилизованная, образованная (драгоценная Екатерина Георгиевна, несмотря на свои вызывающие манеры и умение чудовищно браниться, явно не церковно-приходскую школу заканчивала), не может молодая дамочка так свободно себя чувствовать в чаще. Стиснув зубы, прапорщик наблюдал – нет, не врет, наслаждается глухотой чащоб.

На ничем не примечательной развилке взяли правее. Дорога временами становилась такой, что Пашке приходилось браться за топор. Вместе с Германом отволакивали с едва заметной колеи обрубленные ветви рухнувших сосен. Миновали старую, уже зарастающую вырубку. Дорога снова нырнула в чащу. Колеса брички поскрипывали, медленно переваливаясь по корням и сухим веткам. Катя верхом следовала за повозкой, поглядывала на раскидистые ветви сосен, на сумрачную, даже в солнечный полдень, лесную тень.

Впереди снова показалось упавшее поперек просеки дерево. Пашка, пробормотав неразборчивое, взялся за топор. Герман, прихватив винтовку, спрыгнул следом. Возиться не пришлось, сопя, отодвинули в сторону старый, трухлявый ствол.

– Слушай, коммунар, куда мы едем? – пробормотал Герман. – Здесь путники в последний раз при царе Горохе проезжали. Какой клад? Это идиотское злато не древние же половцы прятали?

– До золота еще доехать нужно, – озабоченно сказал Пашка. – Екатерина Георгиевна с Протом свои видения на карту накладывают. Лично я осознать и не пытаюсь. Пока мы просто путь срезаем. Вернее, до этого мы кругаля дали, а теперь ближе к «железке» выходим. Вроде так. Один бы я в этот лес ни за что не сунулся. Тут моргнуть не успеешь, заблудишься.