Товарищ «Маузер». Братья по оружию из будущего - Страница 78

– Игуменья Виринея совсем плоха, – вяло доложил Прот. – Соберу я ей зверобоя и пустырника, да боюсь, больше на божью волю нужно уповать.

– Чем недужит? Может, за доктором съездить нужно? – тактично поинтересовался Пашка.

– Восьмой десяток ей. Можно и за доктором. Только был уже доктор, – сообщил Прот, поглядывая одним глазом на Катю. С другой стороны на командиршу косился молчаливый Герман. Грозить ложкой Катя не стала, только приподняла бровь – оба мигом в тарелки уткнулись.

Что ж на тебя так смотреть-то любят? Катя машинально двинула под столом ногами. Туго обтянувшие ноги чулки чувствовать было приятно, – вечно это ощущение забывается. Хотелось сбросить потрепанные сапоги, вольно пошевелить шелковыми ступнями.

– Матушка Виринея заговаривается. Обитель в упадке. Паломников, считайте, вовсе нету, – печально продолжал Прот. – Бедствие кругом. Только селяне продуктами и выручают.

– Не скули. Прокормитесь, – пробурчала Катя, вылавливая из горшка картошку.

– Да я не к тому, – с явной обидой сказал Прот. – Вита без куска не останется. Работа найдется. Мне и по травам, и в свечной мастерской послушание выйдет. Потом или в богадельню при епархии, или… Там видно будет. А насчет Виты не переживайте. Сестра Ольга ее пока на кухню определила.

– То не боится, что жидовка усих потравит? – неожиданно процедила Вита. – Мы же завжды убивицы алчные. Макесы вечные. И кровь младенцев христианских пьемо. Или у монахинь кровь ледяна, много не выпьешь?

Прот растерянно моргнул. Пашка даже ложку выпустил. Герман поправил очки и сурово начал:

– Так, Вита, далеко не все думают. Я имею в виду, насчет еврейского вопроса. Хотя озверение и мракобесие достигли невиданных масштабов…

– Я слово «кукуруза» чисто выговариваю, – сказала Вита, разглядывая стол. – Не картавая. Можу и выжить, так? Може, мне волосы покрасить? Як шлюхе.

– Заткнулись! – Катя на миг прикрыла глаза. – Здесь все же монастырь, а то обложила бы я вас всех не по-детски. Проще нужно, девочки-мальчики. Хоть перед расставанием, добрее нужно быть, блин… Мы вас оставляем не потому, что надоели да мешаете. Вы прекращайте слепыми щенятами себя представлять. Прот, я бы с тобой поразговаривала с огромным удовольствием. Ты один из самых интересных парней, что мне за жизнь попадались. Только наши догонялки кровавые уже всякие разумные границы переходят. Нужно как-то из этой бойни выскакивать. Ты же все сам понимаешь. Теперь насчет сионистко-шовинистического бреда и прочей ксенофобии. Все просто, Вита. Если кто-то тебя оскорбит – поворачиваешься и уходишь. Если сильно задел за живое – можешь в морду плюнуть. Тебе решать. Как потом повернется, сама догадаешься. Пашка, оставь девушке «наган» и патронов. С нас не убудет. Только запомни, малая, – пальнешь не в того, забалуешь со стволом – я тебе руки повыдергиваю. От меня и на том свете не отсидишься. Это бог бесконечно милостив. Он всесильный. А нам за поступки отвечать да на свою голову надеяться приходится. Пусть глупую, пусть в своей невеликой мудрости размерами ночного горшка ограниченную. Лично я на гениальность не претендую. Я на честность претендую. Сама себе врать не хочу. Решила, что должна убить, – убей. Суди, как посчитаешь справедливым, бери от жизни что пожелаешь, спи с кем хочется. Только не забудь и перед собой отчитаться. По всей строгости, без всякого снисхождения. По-честному.

– Страшные слова, – пробормотал Герман. – Если все позволено, если греха нет, – что человека остановит?

– Он сам себя остановит, – буркнула Катя, уже раскаиваясь, что забралась в подобные философские дебри. – Или вы, Герман Олегович, считаете, что надзирать за человеком непременно должен надсмотрщик со стороны? Сверху? Снизу? Ибо сами мы вовсе не ведаем, что хорошо, что плохо?

– Екатерина Георгиевна, вы богохульствовать начинаете, – мягко предостерег Прот. – Нехорошо здесь, в благочинной обители, подобные дерзости говорить. Поостерегитесь. Сестра Ольга даром что преклонным возрастом паству не поражает. Характером резка. Ох, побаиваются ее сестры. Она к такому послушанию изловчится приставить, не приведи господь. Вы, Екатерина Георгиевна, дама свободная, а нам здесь жить. Сосуществовать. У сестры Ольги память крепкая.

– Это кто такая? Та, что глазастая? – заинтересовался Пашка. – Вся такая… разэтакая?

Прот глянул на дверь:

– Павел, вы бы борщ кушали. В обители одиннадцать сестер да пять трудниц. Что одна услышит, то и до всех дойдет. Интересовались бы вы монастырским бытием потише, я вас убедительно прошу. На улице опять дождь, а вы и обсохнуть толком не успели. Скучно сейчас в лесу-то.

– А я що? Я ж только из любознательности, – Пашка погрузил ложку в гущу борща и задумчиво добавил: – Может, сестрицам мускульная помощь нужна? Дрова там, или перетащить что тяжелое. Мы ж не против.

– Вот погоди, сестра Ольга тебе сама поможет. На дорогу выведет, благословение даст, – Прот понизил голос. – Вот вы, Екатерина Георгиевна, смуту нынешнюю ругали. И действительно, в прежние времена разве же такие особы, как та сестра Ольга, в келари выходили? Она же из мира меньше чем четыре года ушла. А сейчас на нее матушка Виринея всю обитель оставляет. Это на белицу-то, из столицы во исправление сосланную?! Духовник, отец Феофан, как приезжал, так очень отговаривал. Оба-то старых духовника, царство им небесное… – Прот перекрестился и вздохнул.

– Келарь – это, типа, зам по тылу? Сестра-хозяйка? Выходит, поднялась эта молодая особа. А из тебя, травник, заодно и неплохой шпион получился бы, – заметила Катя.