Товарищ «Маузер». Братья по оружию из будущего - Страница 79

– Что вы такое говорите? – укоризненно покачал головой мальчик. – Я отца Феофана давно знаю. Я ведь к тому говорю, что…

В дверь коротко стукнули и тут же распахнули.

– Устроились? – сестра Ольга придерживала накинутый капюшон плаща. За ее плечом маячило недовольное лицо сестры Евдокии.

– Входите, матушка, – Пашка подскочил, протер лавку. – Присаживайтесь, зачем под дождем-то стоять?

– Бог милостив, не размокнем. Недосуг сидеть. Отрок Прот, сестра Евдокия тебе плащ принесла. Ступайте-ка за лекарственной травою тотчас же. Матушка-настоятельница опять дышит трудно. К ночи настой должен быть готов. Ты, девочка, – сестра Ольга строго кивнула ссутулившейся Вите, – попрощайся да иди. Грех без дела сидеть. А вы, сударыня, не сочтите за труд рассказать, что ныне в городе происходит. Вы ведь оттуда недавно?

Голос у сестры Ольги был строгий, но на изогнутых ресницах блестели дождевые капли, и трудно было понять – смеется сестра-келарь или плачет.

* * *

Сидели в темной трапезной. Мимо сновала худенькая, прозрачная, как летучая мышь, сестрица. Скоблила столы.

Перед Катей стояла скучная кружка с кипятком, чуть подкрашенным травяной заваркой. Рассказывать о последних событиях в городе тоже было скучно. Сестра Ольга слушала рассеянно, разве что не забывала кивать с суровым видом. Смотрела куда-то в угол. Точеный подбородок прятался в мягкой тени, лишь временами выплывали припухлые губы. Катя старалась не смотреть – в упорном наваждении ротик виделся ярким, сверкающим блестящей помадой. И жаждой грешной, алчной. Глаза сестры в сумраке расплывались черными провалами. Затаился рядом призрак иного существа, ныне стиснутый, плененный черно-белым убором. Было не по себе.

Катя пригубила горьковатого чая, но губы все равно казались пересохшими:

– С девочкой вы уж помилосерднее. Сирота она…

– Перестань, – тихо, одними губами сказала сестра Ольга. – Еврейку не обидят. Она из Остроуховки? Слышали мы. Не обидят, я обещаю. На лес хочешь посмотреть? С колокольни в дождь наш бор на Финский залив похож. Плывет, утопает, да никогда не утонет, проклятый. Ты ведь в Петербурге бывала?

– Бывала, но наездами. Москвичка я, – пробормотала Катя. Внезапный переход на «ты» совершенно не удивил. Только сердце колотилось о ребра, как будто тридцать верст отмахала с псами ягдкоманды на хвосте.

– Первопрестольная мне всегда нравилась, – прошептала сестра Ольга. – Гуляют у вас ошалело, ни себя, ни других не щадят, – монахиня резко встала, ударившись коленом о грубую опору стола, чуть слышно охнула.

Катя подавила в себе желание подхватить-поддержать. Сестра Ольга выпрямилась сама, на ресницах снова блестели капли.

– Пойдемте, сударыня. Я вам окрестности покажу. Хотя погода сегодня и не радует, пейзажи у нас дивны в любую пору года.

Узкие, небрежно сложенные ступеньки все в выщерблинах и трещинах. В подкованных сапогах здесь сестры маршируют, что ли? Как, кстати, называется сестра, состоящая при колоколах? Звонарша? Звонариха?

У Кати голова кружилась. Чудная колокольня, рассыпающаяся лестница, безумный 19-й год, яростная резня всех и вся. Монашка, которой решительно не место в смиренной обители. Перед глазами движутся стройненькие ножки, – подол рясы подобран, мелькают икры, обезображенные чудовищно нелепыми яловыми сапогами. Нельзя ей такой ужас носить. Бред какой-то.

– Вот так и живем. Вдали от людей, зато под самым взором божьим.

В лицо дохнуло дождем и хвоей. Сосновый лес подступал вплотную. Раскачивались в дождливой мороси колючие лапы. По другую сторону стен утопала в пелене дождя речная долина, бесчисленным скорбным войском стоял рогоз.

– Воздух чистый, – пробормотала Катя. – Спокойно здесь. Хоть тысячу лет живи.

– Смиренно здесь, – шепотом согласилась сестра Ольга. – Длань божья прямо на темени лежит. Утешает. Говорит, что счастие земное есть уловка дияволова.

– Счастья нет, но где-то все же есть покой и воля, – Катя взяла холодную ладонь сестры-хозяйки. – Грешны люди, да, Ольга?

Губы у Ольги в первый миг показались прохладными, как у русалки. И страстными до умопомрачения. Должно быть, не дышала молодая монахиня перед этим поцелуем минуты две. Катя почувствовала, что девушка задыхается, отпустила. Ольга судорожно вздохнула. Глаза сумасшедшие, нездешние, словно пробились сквозь непроглядные тучи два солнечных луча, блеснуло жаркое июньское небо.

– Гони меня, пока не поздно, – прошептала Катя.

– Молчи! – монахиня сжала в ладонях щеки случайной гостьи, потянулась вновь с нескрываемой жадностью. Теперь целовала она, и у Кати закружилась голова. О, боги, как же давно в голову и бедра таким сладким жаром накатывало?! Язык у Ольги был уверенный, только и саму сестру трясло как в лихорадке.

– Скомпрометируем мы тебя, – с трудом вымолвила Катя, на миг отрываясь от маленького жадного рта.

– Ненавижу их! Пожгла бы живьем. Всех! Пошли к черту! – Ольга сорвала с девушки платок, запустила пальцы в густоту светлых волос. – Возьми меня! Прямо сейчас возьми. Я больше ни минуты не вытерплю. Не могу больше! Через перила шагну, чтобы сразу, сразу…

– Нельзя такое болтать, – Катя прижала дрожащую девушку к сырой стене. Обняла тонюсенькую, надежно скрытую просторным одеянием талию, усадила верхом на свое колено. – Опомнись, не отмолишь…

Опомниться сестра Ольга явно не могла. Она и думать-то уже не могла, так выгибало бедную деву. Одной рукой стиснула шею Кати, другой судорожно раздергивала свою одежду, – полетел на ступени головной убор, бесстыдно завернулся подол. Кусая губы, Ольга застонала, тряхнула красивой головкой, шелковым потоком рассыпались по плечам темные волосы. Катя, зашипев, плотнее прижала к себе падшую божью невесту.